«верую ибо абсурдно» (егор холмогоров)

Тертуллиан о соотношении веры и разума

Новое понимание истины нуждалось в обосновании других форм познания. В вопросе о соотношении веры и разума в постижении Бога Тертуллиан категорично настаивал на приоритете веры, поэтому ему не случайно приписали афоризм: «Верую, ибо абсурдно».

Тертуллиан верил в земную жизнь Христа; в то, что его ученики, апостолы, распространяли христианство и основали церковь (незадолго до рождения философа). Ещё в будущем были самые страшные гонения на христиан в 3 веке; признание христианства официальной религией Римской империи в конце 4 века; Вселенские соборы, на которых будут утверждены главные христианские догматы.

Парадокс: что на самом деле хотел сказать Тертуллиан

Христианство взорвало языческий мир
невообразимыми, невероятными представлениями о Боге,
человеке и их взаимоотношениях. Именно это хочет подчеркнуть
Тертуллиан: идея крестной смерти, искупления грехов и
воскресения настолько чужда и абсурдна для языческого мира,
что представить себе таким Божественное Откровение язычник
просто не может. Спустя много веков один мыслитель так
выразит надчеловечность христианского откровения:
«Бесчисленны и страшны сомнения мыслящего христианина; но
все они побеждаются невозможностью изобрести Христа». Вот
чего не понял и Вольтер в своем знаменитом: «Если бы Бога не
было, Его надо было бы изобрести». Именно так — изобрести —
в оригинале у французского вольнодумца («il faudrait
l`inventer»). И именно это — изобретение Бога — есть вещь
невозможная для христианского сознания, однако вызывающая
восхищение у французского просветителя.

Невозможно, говорит Тертуллиан, представить
себе, что Бог будет убит людьми. По все меркам —
человеческим, языческим — это абсурдно, это стыдно. Однако
этого потому и нельзя стыдиться, что христианство
превосходит человеческие мерки. Потому что то, что стыдно в
обыденной жизни, что невероятно с точки зрения мирской
логики, может обернуться спасением для человечества. Как
обернулся им Крест Христов — орудие самой позорной, самой
стыдной казни в Римской империи. Казни на кресте, казни для
рабов.

Безумно, подчеркивает Тертуллиан, поверить в
то, что Бог мог умереть — ведь боги бессмертны. Однако
Истинный Бог приходит к людям так, как ни один мудрец не
может придумать: не в силе и славе Юпитера или Минервы, но в
образе Страдальца. Вот почему это вполне вероятно: Бог
приходит так, как хочет Он, а не так, как это придумывает
человек, — сколь абсурдным и нелепым ни казался бы нам этот
приход.

Невозможно, продолжает Тертуллиан,
представить себе ни погребение Бога, ни Его воскресение. Но
эта невозможность и есть самое сильное доказательство для
веры. Не математическое доказательство для ума, не
естественнонаучный факт, который лишает человека свободы
выбора и для принятия которого необходим определенный
уровень знаний и интеллекта. А потрясающее прикосновение к
Тайне — без которой и вне которой нет никакой религии. Без
которой и вне которой наша жизнь превращается в пустое
существование, лишенное смысла и цели.

Евангельская история не придумана. Она не
придумываема в принципе. Никакой изощренный человеческий
разум не смог бы таким образом изобразить Бога, если хотел
бы создать новую религию. Именно поэтому Ницше бунтовал: Бог
не железною рукою наводит порядок, но действует любовью. И
Сам есть Любовь. Именно поэтому Толстой придумал своего
Христа, который, хотя и не приходит в силе и славе римского
императора, но все равно остается — используя слова того же
Ницше — «человеческим, слишком человеческим» вымыслом:
бродячим проповедником, который учит подставлять одну щеку,
когда бьют по другой. И который умирает на кресте. И все…
И нет спасения, и снова мрак и тьма ада.

Христос приходит не как великий завоеватель
и поработитель. Он приходит как Спаситель всего
человечества. Он добровольно принимает на себя все бремя
человеческой природы (кроме греха), умирает — чтобы
воскреснуть. И Своим воскресением возвращает нам жизнь …

За несколько веков до Тертуллиана об этом же
писал апостол Павел: «Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины
ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев
соблазн, а для Еллинов безумие» (1-е Коринфянам 1:22-23).
Иудеи требуют чудес — ждут Спасителя-мессию, который придет
и, сбросив рабство римской империи, восстановит былое
могущество царства Израилева. Эллины ищут мудрости — вслед
за Платоном и иными великими умами античности, пытаются
познать себя и Бога на путях интеллектуального поиска.

Мы же проповедуем Христа распятого — вот
центр, смысл и содержание раннехристианской проповеди: Бог
стал человеком, принял крестную смерть и на третий день
воскрес. Ибо только так можно было исцелить искаженную
грехом природу человека. Ибо только так можно было подарить
нам — вновь, как в Эдеме — бессмертие, которого мы по своему
желанию и по своему разуму лишились там же. Ибо только так
приходит Бог — способом, невообразимым для человека. И
потому верным.

Для иудеев это Откровение — соблазн, ведь
Мессия не сбросил ига ненавистных римлян. Для эллинов —
безумие, ибо боги бессмертны.

Для нас, христиан, это Путь, Истина и Жизнь.
И Любовь. В Которой спасение. И это правда. Потому что этого
«не может быть».

Владимир Легойда

Фома № 3 (26) 2005

Деньги в огонь

В нынешнем году был короткий промежуток между праздничным закрытием Олимпиады (23 февраля) и объявлением референдума по Крыму (27 февраля). Всего за четыре дня сместилась ось российской истории. Об этом вдруг заговорили мои студенты в курсе по Достоевскому. «Удивительно! — сказал Марк. — Столько денег вложено в Олимпиаду. Столько лет готовились показать себя миру. Всего добились. И вдруг — одним махом спустить весь моральный и политический капитал, на который могли бы жить еще долгие годы. Всех напугать, оттолкнуть от себя».

Мне почудилось, что из этих мыслей можно извлечь педагогическую пользу. Я спросил: «Вам это ничего не напоминает у Достоевского?»

Марк быстро сообразил: «Настасья Филипповна! Бросает сто тысяч рублей в огонь. Ради чего? Это гордость у нее такая. Ничего ей не жалко. Кураж превыше всего».

Тут вступила и студентка Анна: «Это как Грушенька. Так хороша, так наряжена — залюбуешься! А она говорит, что в один миг все сбросит, нищенкой будет по улицам бродить. Это истерика, как и у Настасьи?»

Я задумался. Большинство экспертов сходится во мнении, что, приобретя Крым, Россия теряет несравненно большее. Теряет Украину. Теряет инвестиции, доверие, экономическую стабильность. Теряет свое место в мировом сообществе. Потенциально теряет и себя, создавая прецедент, по которому от нее будут отпадать территории, жаждущие суверенитета. Ради чего такой невыгодный обмен?

Для чего Настасья Филипповна бросает в огонь целое состояние? Для чего отказывается от всего своего великосветского круга, от князя Мышкина с его возвышенной любовью и полутора миллионами? Неужели ради дикого Рогожина? Не нужен ей Рогожин — ей нужно себя показать, отринуть все условности, переступить все границы. Не приобрести нужно, а потерять — широчайшим жестом швырнуть в лицо миру все достигнутое, включая олимпийскую славу, гори она синим пламенем… Нет, экономистам и политологам здесь не разобраться, здесь нужен Достоевский.

Политология души

Похоже, что 2014 году суждено стать переломным в истории России. Постсоветская эпоха, начавшаяся в 1991-м, подошла к концу, а для новой еще нет названия, и непонятно, применимы ли к ней какие-либо социально-политические термины.

Конечно, тому есть и прагматические причины: коррупция, бандитизм, преступления, страх разоблачений, война все спишет… Но одним этим нельзя объяснить энтузиазм страны в решимости гордо и одиноко противостоять всем заведенным порядкам цивилизации. Радует сама возможность отбросить все правила, «навязанные Западом», и пожить наконец по собственной воле, как «суверены». Никакой закон нам не писан: ни ООН, ни международная система договоров, ни нами же ранее взятые обязательства. Мы сами хозяева своей тайги. Политологи бьются в попытках объяснить эту резкую, иррациональную смену курса. Хорошо бы перечитать Достоевского, в «Записках из подполья» уже все предсказано:

«Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить!»

Вот и началась она, эпоха «глупой воли», эпоха вызова всему ради одной-единственной, «наивыгодной» выгоды: пожить наконец по своему капризу, пусть самому дурацкому и ни с чем несообразному. И чем вреднее для себя, тем пронзительнее сладость вызова. Это все экзистенция играет, горячит кровь и мутит разум. Тут нужно смотреть не в социально-политический, а в философский и психологический словарь. Что такое экзистенция? Это голое существование, не подкрепленное никаким законом, обоснованием, сущностью, — вопреки всему. Это полная противоположность декартову рационализму: «Мыслю, следовательно, существую». По-нашему — ровно наоборот: «Существую, следовательно, бросаю вызов разуму». И даже резче: «Сумасшествую, значит, существую».

«Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, — вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту».

Вот отчего трудно подыскать рациональные объяснения новейшему выверту российской истории, всем этим «вдруг» и «вопреки». Нужна экзистенциальная политология, для которой нет научной базы, — да и возможна ли она? Откуда эта злоба, доходящая до белого каления и направленная на весь мир, на все то, что не «наше»?

Тертуллиан о единстве божественной и человеческой природы Христа

Тертуллиан особое внимание обращал на вопрос о единстве двух природ во Христе: божественной и человеческой. Он боролся против высказываний о том, что Христос никогда не рождался, не обладал плотью и не воскрес во плоти, так как хорошо понимал, что отрицание «человеческого» во Христе ведет к уничтожению христианской религии

Истину Христа Тертуллиан понимал как «нечто единое и верное»; ее надо принимать на веру, без всяких размышлений и доказательств. Тертуллиан был убежден, что божественное вне всяких сомнений превосходит мудрость мира сего. «Мудрость мира сего есть безумие перед богом» (апостол Павел).

И наоборот, Тертуллиан считал невозможным с точки зрения разума и логики, постичь, например, единство бога в трех лицах, непорочное зачатие, «чудеса», богочеловеческую природу Христа, смерть Христа, а затем воскресение во плоти. Только вера открывает божественную истину: реальность непостижимого, достоверность невероятного, несомненность невозможного.

Для Бога нет ничего невозможного. Истину надо искать, а, найдя, верить, а не мудрствовать. Тертуллиан писал: «Мы не нуждаемся в любознательности после Христа, не имеем нужды в исследовании после Евангелия», «Пусть любопытство уступит вере, пусть слава уступит спасению», «Не знать ничего против Правила веры – это значит знать все».

Что такое CREDO, QUIA ABSURDUM?

CREDO, QUIA ABSURDUM

Credo, quia absurdum

        (лат.) — верую, потому что абсурдно. Неточная цитата из Тертуллиана; искажение его слов «credibile est quia ineptum» — «вероятно, ибо нелепо».

Философский энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия.
Гл. редакция: Л. Ф. Ильичёв, П. Н. Федосеев, С. М. Ковалёв, В. Г. Панов.
1983.

CREDO, QUIA ABSURDUM

(лат.)

верю потому, что абсурдно, потому, что это противоречит разуму (см. Парадокс), т.е. вера относится к тому, чего не могут познать ни чувства, ни разум, — изречение, которое неверно приписывается Тертуллиану и Августину и которое выражает спор между верой и знанием. Вопреки всякому разуму, даже вопреки показаниям органов чувств, нужно учиться тому, чтобы уметь держаться веры (Лютер).

Философский энциклопедический словарь.
2010.

Философия — особая форма познания мира, производит систему знаний о фундаментальных принципах бытия человека, о общие существенные характеристики человеческого отношения к природе, обществу и духовной жизни во всех его основных проявлениях. Также во философией понимают форму человеческого мышления, теоретическую форму мировоззрения.

Теософия (др.-греч. Θεοσοφία) — религиозно-мистическое учение, божественная мудрость, религиозная мудрость, источником которого является мистическая интуиция. Читать подробнее о теософии

Так уж сложилось, что человеку трудно прожить без веры. Рано или поздно каждый начинает испытывать потребность в этой жизненной опоре. Опоре для своих мыслей, поступков, надежд. 

Но что же делать тем, кто не может принять ни религию в ее общепринятом виде?

Что делать, если Вы понимаете основы, но категорически не согласны со способами подачи и мишурой обрядов? Что делать, если Вы материалист и идеалист в одном лице?

Много раз журналистка дворянского происхождения Елена Петровна Блаватская задавала себе подобные вопросы. Эта женщина прожила яркую и необычную жизнь, оставив за собой целое учение и последователей по всему земному шару. Пожалуй, нет на земле места, где бы она не оставила свои следы. В 1875 году Блаватская со своим другом Генри Стилом Олькоттом основала Теософское общество.

Теософия — это эзотерическое учение, то есть, учение для посвященных.  Читать подробно о теософии.

Для тех, кто видит пробелы в Библии и не ходит к священникам. Грешники не могут отпускать грехи грешников. Блаватская оставила современности глубокое познание религии, философии, науки, дав шанс человечеству окрепнуть и объединиться. Объединить мировые религии, избавившись стереотипов и коррумпированности внутри них. Всеобщее братство, независимо от цвета кожи, расы, пола, вероисповедания или касты.

Что значит фраза: “Верую, потому что абсурдно”?

Почти все знакомы с выражением Тертуллиана «Верую, потому что абсурдно». Даже те, кто никогда не читали и строчки из Квинта Септимия Флоренса Тертуллиана (так звучит его полное римское имя. У апостола Павла как гражданина Рима, наверное, было что-то похожее, например: Савл Павел Вениамин Тарсиан :)). Как это часто бывает, на самом деле, это не точная фраза, а парафраз, пересказ из Тертуллиана, причем понимается она с точностью до наоборот. Тертуллиан исходит из того, что если мы говорим о Боге, мы не можем мерять Его нашими земными мерками, оценивать Его нашим человеческим умом. Бог превосходит наш ум. Сибирский валенок не может использовать свою простоту, как инструмент для постижения компьютера. Если бы валенок мог мыслить, он должен был бы допустить, что компьютер не всегда ведет себя так, как валенок. Между человеком и Богом разница несколько побольше, чем между валенком и компьютером. Итак, по Тертуллиану, нужно быть совершенным валенком, чтобы думать, что Бога можно полностью постичь, используя только человеческий опыт. Человек разумный, думая о Боге, сразу допускает, что Бог – больше его опыта и разума. Здравый смысл, логика, подсказывает нам, что мы может постичь только то, что ниже нас по развитию, или равно нам. Понятно, что Бог неизмеримо выше. Он – творец, а мы – творение, пытающееся Его понять.

Тертуллиан доносит до читателя следующую мысль: если бы люди описывали Бога, они никогда бы не придумали единого Бога в трех лицах. Все, что у них получалось – это много богов или один единственный. Они никогда бы не придумали Боговоплощение. Не временное облечение божества в человеческую плоть, при котором тело просто выполняет функции маскировки, или только выглядит телом, но не является им на самом деле, как думали гностики-докеты. Боговоплощение же Божьего Сына в стопроцентного человека со стопроцентными божественными свойствами – это выше любого человеческого вымысла. Для человеческого ума – это абсурдно, невозможно. Человек может представить себе египетских, греческих, индусских богов, придумать их. Придумать же Рождество, смерть на кресте и воскресение – невозможно. Потому Тертуллиан и подчеркивает: если Евангелие об этом говорит, то абсурдность евангельской идеи спасения для человеческого ума явно доказывает божественное происхождение этой идеи и ее божественную реализацию. Люди бы до этого никогда не додумались. «Сын Божий распят, — пишет Тертуллиан, — это не стыдно, ибо достойно стыда (с человеческой точки зрения, т.е. если бы это придумывали люди, они никогда бы не приписали распятие Богу – П.Н.); и умер Сын Божий – это совершенно достоверно, ибо нелепо; и, погребенный, воскрес – это несомненно, ибо невозможно (исходя из всего, что знает человеческий разум – П.Н.).

Вот каков смысл этой фразы: «Верую, потому что абсурдно!» Обывательский подход к этим словам таков, что чтобы верить во Христа, нужно отказаться от здравого смысла. Между тем, все с точностью до наоборот: нужно отказаться от здравого смысла, чтобы верить, что мертвая материя произвела жизнь, что случайные реакции химических элементов могли произвести интеллект. Как правило, мы видим, что неверующие люди на самом деле очень даже верующие. Только они, в отличие от христиан, приписывают божественные свойства материи, делая ее вечной, всезнающей, всемогущей и вездесущей, творцом всего и вся. Что превращает их во вполне примитивных идолопоклонников.

***

Конечно, для взглядов Тертуллиана весьма
характерна мысль о том, что разум, требующий доказательств,
философия, пытающаяся постичь истину, на самом деле только
всё запутывают и извращают… С этим тезисом, конечно, можно
и поспорить. В том числе и с христианских позиций. Те
мыслители эпохи поздней античности, которых церковная
традиция именует отцами Церкви, как раз и занимались
созданием философской и богословской системы, облекая в
броню рациональных рассуждений то, что содержалось в
символической форме в Евангелии. А наука и религия — это не
противоположные и соперничающие способы познания мира, а
разные. И в чем-то взаимодополняющие друг друга.

Однако речь сейчас не об этом споре, а о
знаменитой фразе. И тут все несколько по-иному: гораздо
глубже и серьезнее. Если, конечно, использовать не парафразу
в трактовке Луначарского, а читать самого Тертуллиана.

Тертуллиан о единстве божественной и человеческой природы Христа

Тертуллиан особое внимание обращал на вопрос о единстве двух природ во Христе: божественной и человеческой. Он боролся против высказываний о том, что Христос никогда не рождался, не обладал плотью и не воскрес во плоти, так как хорошо понимал, что отрицание «человеческого» во Христе ведет к уничтожению христианской религии

Истину Христа Тертуллиан понимал как «нечто единое и верное»; ее надо принимать на веру, без всяких размышлений и доказательств. Тертуллиан был убежден, что божественное вне всяких сомнений превосходит мудрость мира сего. «Мудрость мира сего есть безумие перед богом» (апостол Павел).

И наоборот, Тертуллиан считал невозможным с точки зрения разума и логики, постичь, например, единство бога в трех лицах, непорочное зачатие, «чудеса», богочеловеческую природу Христа, смерть Христа, а затем воскресение во плоти. Только вера открывает божественную истину: реальность непостижимого, достоверность невероятного, несомненность невозможного.

Для Бога нет ничего невозможного. Истину надо искать, а, найдя, верить, а не мудрствовать. Тертуллиан писал: «Мы не нуждаемся в любознательности после Христа, не имеем нужды в исследовании после Евангелия», «Пусть любопытство уступит вере, пусть слава уступит спасению», «Не знать ничего против Правила веры – это значит знать все».

Заблуждение: чего не говорил Тертуллиан

Начну с простого. Такой цитаты у Тертуллиана
нет. Этот факт, кстати сказать, не оспаривают даже
многочисленные «крылатые цитатники», называя выражение
«парафразой слов христианского писателя».

Однако обратимся к тексту. В книге «О плоти
Христовой» (De Carne Christi) Тертуллиан пишет буквально
следующее: «Сын Божий пригвожден ко кресту; я не стыжусь
этого, потому что этого должно стыдиться. Сын Божий и умер;
это вполне вероятно, потому что это безумно. Он погребен и
воскрес; это достоверно, потому что это невозможно».
Буквально на латыни: «Et mortuus est dei
filius; prorsus credibile est, quia ineptum est. Et
sepultus resurrexit; certum est, quia impossibile».

Автор размышляет о том, что перевернуло всю
человеческую историю и вошло в культуру как Тайна
христианства — о воскресении Христа. 

Апологетика Тертуллиана

Тертуллиан – в начале этого пути. Главной его задачей была защита (апология) христианства (и христиан) перед лицом чуждой ему господствующей языческой культуры. Основными темами философии Тертуллиана стали: проблема веры; место веры в жизни человека и общества; новое понимание истины, обоснование её критериев и способов познания; утверждение христианской нравственной системы ценностей; критика античной философии и языческой культуры в целом.

Тертуллиан одним из первых среди христианских философов начал отстаивать идею о том, что мир был сотворен богом из ничего. Тертуллиан мыслил Бога как творца, вечность, благость (ибо он сотворил мир). Бог един, как едина природа, им сотворенная, он есть дух, но этот дух телесен.

Верую ибо абсурдно

Тертуллиан критически относился к аллегорическому толкованию Писания. Он предпочитал буквальное понимание текста, даже если оно противоречило самым элементарным требованиям логики. Чем более абсурдно, с нашей точки зрения, утверждение Откровения, тем более глубокую тайну оно в себе скрывает и поэтому заслуживает большей веры. Тертуллиан: верую ибо абсурдно.

Церковь имеет преимущественное право на истину, потому что она является исторической преемницей ее святых основателей – апостолов, которые получили ее от Христа, а Христос – от Бога. С течением времени Тертуллиан, убедившийся в несоответствии официальной церкви его идеалу, выступил против нее за церковь чисто духовную, без иерархии, сблизился с сектой монтанистов, а в конце жизни создал свою собственную.

Истинность свидетельств души Тертуллиан видел в том, что они даны человеку природой, а природе в свою очередь самим Богом. Иначе, как можно было бы объяснить страх смерти, надежду на посмертное воздаяние, упование на Бога, страх перед ним. «Эти свидетельства души чем истиннее, тем проще, чем проще, тем доступнее, чем доступнее…, тем естественнее, а чем естественнее, тем божественнее». Душа старше книг и слов, а человек предшествует философу и поэту, поэтому к истине ближе простые, неискушенные, не развращенные языческой культурой люди.

Человек, как считал Тертуллан, есть единство души и тела, тело приводится душой в движение. При этом душа — тоже тело, но только тончайшее, оно как бы разлито по всему человеческому организму и придает ему форму. Душа, несмотря на свою телесность, бессмертна. При этом Тертуллиан также интересовался и вопросом о бессмертии человека в целом.

Современное ему общество Тертуллиан разделял на «лагерь дьявола» и «лагерь бога». Первый, язычество, связан с обладанием этим миром, почитает преходящие ценности и идет к погибели; второй, христианство, связан с непреходящими ценностями будущего потустороннего мира, конечное предназначение этого общества – вечное блаженство. История же понимается эсхатологически, то есть движется к концу света, Страшному суду.

Верую ибо абсурдно

Тертуллиан критически относился к аллегорическому толкованию Писания. Он предпочитал буквальное понимание текста, даже если оно противоречило самым элементарным требованиям логики. Чем более абсурдно, с нашей точки зрения, утверждение Откровения, тем более глубокую тайну оно в себе скрывает и поэтому заслуживает большей веры. Тертуллиан: верую ибо абсурдно.

Церковь имеет преимущественное право на истину, потому что она является исторической преемницей ее святых основателей – апостолов, которые получили ее от Христа, а Христос – от Бога. С течением времени Тертуллиан, убедившийся в несоответствии официальной церкви его идеалу, выступил против нее за церковь чисто духовную, без иерархии, сблизился с сектой монтанистов, а в конце жизни создал свою собственную.

Истинность свидетельств души Тертуллиан видел в том, что они даны человеку природой, а природе в свою очередь самим Богом. Иначе, как можно было бы объяснить страх смерти, надежду на посмертное воздаяние, упование на Бога, страх перед ним. «Эти свидетельства души чем истиннее, тем проще, чем проще, тем доступнее, чем доступнее…, тем естественнее, а чем естественнее, тем божественнее». Душа старше книг и слов, а человек предшествует философу и поэту, поэтому к истине ближе простые, неискушенные, не развращенные языческой культурой люди.

Человек, как считал Тертуллан, есть единство души и тела, тело приводится душой в движение. При этом душа — тоже тело, но только тончайшее, оно как бы разлито по всему человеческому организму и придает ему форму. Душа, несмотря на свою телесность, бессмертна. При этом Тертуллиан также интересовался и вопросом о бессмертии человека в целом.

Современное ему общество Тертуллиан разделял на «лагерь дьявола» и «лагерь бога». Первый, язычество, связан с обладанием этим миром, почитает преходящие ценности и идет к погибели; второй, христианство, связан с непреходящими ценностями будущего потустороннего мира, конечное предназначение этого общества – вечное блаженство. История же понимается эсхатологически, то есть движется к концу света, Страшному суду.

Истребление середины

В отечественной истории уже был такой экзистенциальный вызов, брошенный всему миру и законам цивилизации. Но тогда эта фантазия, раздраженная «даже до сумасшествия», облекалась в формы псевдорациональные и наукообразные: материалистический базис, борьба классов, социалистическая революция, диктатура пролетариата… Потребовались десятилетия, чтобы обнаружилась фантасмагоричность всего этого проекта, за которым стояла всего лишь упрямая воля к власти: жить не как все, отбросить к черту диктатуру здравого смысла и экономическую целесообразность и поставить на их место диктатуру своеволия. Но галлюцинация этих законов «исторического и диалектического материализма» была столь правдоподобна, что сумела увлечь едва ли не половину человечества на путь построения «научного коммунизма». Тогда еще верилось в идеалы интернационализма, братства, свободы, равенства — и приносились им великие жертвы. Но становилось все яснее, что движут этим великим историческим переломом не идеалы, а злоба и ненависть одних, страх и малодушие других. Чуткий свидетель эпохи Михаил Пришвин писал в своем Дневнике 1930 г.:

«24 января. Иной совестливый человек ныне содрогается от мысли, которая навязывается ему теперь повседневно: что самое невероятное преступление, ложь, обманы самые наглые, систематическое насилие над личностью человека — все это может не только оставаться безнаказанным, но даже быть неплохим рычагом истории, будущего».

Ненависть как рычаг истории… Причем, по наблюдению Пришвина, самую лютую ненависть вызывают именно те, кто с рациональной точки зрения наиболее полезен для развития общества.

«6 февраля. Кулаки. Долго не понимал значения ожесточенной травли «кулаков» и ненависти к ним в то время, когда государственная власть, можно сказать, испепелила все их достояние. Теперь только ясно понял причину злости: все они даровитые люди и единственные организаторы прежнего производства, которыми до сих пор, через 12 лет, мы живем в значительной степени».

Богатых и сильных поневоле уважают, с бедных и слабых что взять… Извечная ненависть поляризованного общества к любому центризму.

Но есть и колоссальное различие. Тогда эта магма всенародной злобы канализировалсь по специально проложенным для нее идеологическим руслам. Имитировалось научное мировоззрение, «передовые идеалы» — и злоба разжигалась во имя высших целей освобождения трудового человечества и создания царства изобилия. Сейчас по большому счету уже и не нужны никакие мотивации — достаточно чистых эмоций. Злоба очищается от всяких рациональных примесей и направляется на самый близкий, братский народ. Это, действительно, радикальный эксперимент по возгонке злобы: она приобретает новый вкус — сладострастия, упоения самим состоянием ненависти.

Парадокс: что на самом деле хотел сказать Тертуллиан

Христианство взорвало языческий мир невообразимыми, невероятными представлениями о Боге, человеке и их взаимоотношениях. Именно это хочет подчеркнуть Тертуллиан: идея крестной смерти, искупления грехов и воскресения настолько чужда и абсурдна для языческого мира, что представить себе таким Божественное Откровение язычник просто не может. Спустя много веков один мыслитель так выразит надчеловечность христианского откровения: «Бесчисленны и страшны сомнения мыслящего христианина; но все они побеждаются невозможностью изобрести Христа». Вот чего не понял и Вольтер в своем знаменитом: «Если бы Бога не было, Его надо было бы изобрести». Именно так – изобрести – в оригинале у французского вольнодумца («il faudrait l`inventer»). И именно это – изобретение Бога – есть вещь невозможная для христианского сознания, однако вызывающая восхищение у французского просветителя.

Невозможно, говорит Тертуллиан, представить себе, что Бог будет убит людьми. По все меркам – человеческим, языческим – это абсурдно, это стыдно. Однако этого потому и нельзя стыдиться, что христианство превосходит человеческие мерки. Потому что то, что стыдно в обыденной жизни, что невероятно с точки зрения мирской логики, может обернуться спасением для человечества. Как обернулся им Крест Христов – орудие самой позорной, самой стыдной казни в Римской империи. Казни на кресте, казни для рабов.

Безумно, подчеркивает Тертуллиан, поверить в то, что Бог мог умереть – ведь боги бессмертны. Однако Истинный Бог приходит к людям так, как ни один мудрец не может придумать: не в силе и славе Юпитера или Минервы, но в образе Страдальца. Вот почему это вполне вероятно: Бог приходит так, как хочет Он, а не так, как это придумывает человек, – сколь абсурдным и нелепым ни казался бы нам этот приход.

Невозможно, продолжает Тертуллиан, представить себе ни погребение Бога, ни Его воскресение. Но эта невозможность и есть самое сильное доказательство для веры. Не математическое доказательство для ума, не естественнонаучный факт, который лишает человека свободы выбора и для принятия которого необходим определенный уровень знаний и интеллекта. А потрясающее прикосновение к Тайне – без которой и вне которой нет никакой религии. Без которой и вне которой наша жизнь превращается в пустое существование, лишенное смысла и цели.

Евангельская история не придумана. Она не придумываема в принципе. Никакой изощренный человеческий разум не смог бы таким образом изобразить Бога, если хотел бы создать новую религию. Именно поэтому Ницше бунтовал: Бог не железною рукою наводит порядок, но действует любовью. И Сам есть Любовь. Именно поэтому Толстой придумал своего Христа, который, хотя и не приходит в силе и славе римского императора, но все равно остается – используя слова того же Ницше – «человеческим, слишком человеческим» вымыслом: бродячим проповедником, который учит подставлять одну щеку, когда бьют по другой. И который умирает на кресте. И все… И нет спасения, и снова мрак и тьма ада.

Христос приходит не как великий завоеватель и поработитель. Он приходит как Спаситель всего человечества. Он добровольно принимает на себя все бремя человеческой природы (кроме греха), умирает – чтобы воскреснуть. И Своим воскресением возвращает нам жизнь …

За несколько веков до Тертуллиана об этом же писал апостол Павел: «Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1-е Коринфянам 1:22-23). Иудеи требуют чудес – ждут Спасителя-мессию, который придет и, сбросив рабство римской империи, восстановит былое могущество царства Израилева. Эллины ищут мудрости – вслед за Платоном и иными великими умами античности, пытаются познать себя и Бога на путях интеллектуального поиска.

Мы же проповедуем Христа распятого – вот центр, смысл и содержание раннехристианской проповеди: Бог стал человеком, принял крестную смерть и на третий день воскрес. Ибо только так можно было исцелить искаженную грехом природу человека. Ибо только так можно было подарить нам – вновь, как в Эдеме – бессмертие, которого мы по своему желанию и по своему разуму лишились там же. Ибо только так приходит Бог – способом, невообразимым для человека. И потому верным.

Для иудеев это Откровение – соблазн, ведь Мессия не сбросил ига ненавистных римлян. Для эллинов – безумие, ибо боги бессмертны.

Для нас, христиан, это Путь, Истина и Жизнь. И Любовь. В Которой спасение. И это правда. Потому что этого «не может быть».