Роман носиков

Тут живут не лицемеры

Так вот, мое мнение в том, что русская национальная идея — это стремление к подлинности и совершенству.

Причем подлинность и совершенство — это не разные цели и не разные качества. Это разные грани одного и того же. Стремясь к совершенству, нельзя не быть подлинным. Стремясь к подлинности, нельзя отступить от совершенства.

Истина не просто освобождает. Истина есть единственное условие свободы.

Посмотрите — мы спокойно можем принимать любые иноземные затеи и идеи. Любую вещь. Но превращаем ее из чего-то умозрительного или даже лицемерного — в настоящее.

Русь на кончике языческого меча завоевала христианство в Херсонесе. И стала действительно христианской страной, с потрясающими примерами святости, с сильнейшей богословской школой, с невероятной укорененностью христианства в светской культуре.

Европа кинула в нас Гюго? Мы ответили Достоевским. И не только ответили, не просто сказали. Русь перешла от слов к делу. Она действительно решила жить, помня о слезинке ребенка. Если бы такое произошло в Европе — они бы и Гюго, и Диккенса, и Лондона сожгли бы и читать разучились от ужаса.

Русь взяла европейское учение марксизма, с которым игралась европейская интеллигенция, и реально попыталась воплотить его в жизнь. Потому что тут живут не лицедеи и не лицемеры. Тут в цене — подлинность. Тут собой не шутят.

Посмотрите на советские танки, на автомат Михаила Тимофеевича. Разве это не воплощенная подлинность, то есть полное соответствие названия предмету? Это не «оружие возмездия», не «машина превосходства». В них нет ни капли чванства. Это инструменты для серьезного неприятного труда с высоким уровнем травматизма.

И когда к нам в руки попадают «демократия» с «правами человека», когда мы решаем, что это вещи стоящие, — у нас они превращаются в демократию и права человека, а не в ширму, за которой ушлые люди обделывают свои делишки.

То, что Европа использует как прикрытие для своих обыденных и даже вполне подлых дел, будь то идея, вещь или закон, в России становится именно тем, что заложено в их потенции. Русские стремятся довести все это до совершенства.

И если мы взялись за международное право, за предпринимательство, за новые технологии и стартапы, то вы уж будьте покойны — никаких вам айфонов и илоновмасков — все будет только настоящим. Подлинным. Тем, в чем нуждается мир — ядерная энергетика, ледоколы, вакцины и ракеты.

Только настоящее. Только подлинное. Вещи. Идеи. Люди.

Русский — значит настоящий. Действительно, взаправду, всерьез стремящийся к совершенству.

Западу стоит это, наконец, понять. И думать об этом перед тем, как подбрасывать нам очередную идейку или вещицу. В наших руках они станут супероружием или сверхценностью.

Тут вам не театр. Тут ничего понарошку не бывает.

Это Россия.

Плохо тебе, дедушка?

Причин столь бурной реакции на слова эмигрировавшего актера — три.

Первая: актер Серебряков — неплохой актер. У него есть роли, которые полюбились зрителю. А человек никогда не останется равнодушным к тому, кто причастен к полюбившейся вещи. Поэтому слова «адвоката Белого» публике небезразличны.

Вторая причина: мы и сами все время подозреваем себя в повышенном хамстве.

Прежде всего, потому что мы — очень молодая нация. Наша индустриализация, а также урбанизация начались всего-то сто лет назад, и большая их часть пришлась на коммунистический период нашей истории.

Последний, после антисоветской контрреволюции 1985 года, принято именовать не иначе как «победой хама» и «диктатурой шариковых» — причем кто бы говорил! Индустриализация и сопутствующая ей урбанизация с неизбежными последствиями в виде массового притока неграмотного и невоспитанного крестьянского населения в город происходили на фоне титанического коммунистического эксперимента, что и закрепило ложный стереотип.

Поэтому место это у нас болезненное. Нам тыкают и порицают не что-то там, а нашу идентичность, угрожают нашей потребности положительной самооценки и потребности признания — то есть двум базовым потребностям человека как социального существа.

Подобные вещи не заденут нацию полностью состоявшуюся, уверенную в себе и избалованную успехами. Нас же — после ряда исторических катастроф и неудач — это увы, задевает. Это не хорошо и не плохо. Это данность, которую просто надо принять потому, что другой пока нет.

Но уже скоро все изменится и меняется уже у нас на глазах. Если меня, пережившего 1990-е годы, слова Серебрякова цепляют за живое, то подростка, который только что закончил школу и не застал ни Перестройку с ее самобичеваниями, ни Афганистан с Первой чеченской, ни роющихся в помойках пенсионеров, ни «малиновые пиджаки», а видел только «принуждение к миру», Олимпиаду-2014 и возвращение Крыма, а также барбершопы и коворкинги, — такого подростка слова слинявшего актера не тронут вообще. «Ты про что, дедушка? Плохо тебе, что ли? Ну, езжай в Канаду — полечись». Делов-то.

А в-третьих, в условиях несформулированности нашей национальной идеи она постоянно оказывается жертвой спекуляций. Любой дурак может вскочить на пустой постамент с надписью «национальная идея России» и начать выдавать содержание своей черепной коробки за вековечные российские чаяния.

Несформулированность не равнозначна отсутствию. Более того, так намозоливший некоторой части российского общества конституционный запрет на госидеологию не мешает формулировать национальную идею, а напротив — является главным условием ее появления. Назначение идеи сверху задушит реальное ее содержание в колыбели.

Запрет на государственную идеологию в Конституции — это нечто вроде ветхозаветного запрета на изображение Бога. Это служило защитой от идолопоклонства и деградации идеи Абсолюта, от превращения Абсолюта, Жизни, Истины, Любви, Отца и Творца — в обыкновенную золотую или каменную вещь.

С идеологией — очень похожая история. Она не назначена, не изображена и не записана. Но она есть. И ничто — в том числе, и государственная идеология — не мешает мне сейчас попробовать предложить вам ее очередную формулировку. А вам ничего не мешает согласиться или не согласиться с ней.