Протоиерей георгий митрофанов: выгоревшие священники вызывают во мне уважение

Законченной картины истории не существует

Законченной картины исторического прошлого не существует. По мере того, как человечество живет, оно это прошлое продолжает изучать. И чем большее количество источников исследуется, чем более свободно историки могут их изучать, интерпретировать, ведя между собой дискуссии, тем скорее мы можем приблизиться к той самой подлинной истории, которую заповедал нам Бог.

Вот почему, с моей точки зрения, ни в коей мере не должно существовать стремления дать какую-то законченную версию истории, ее идеальную концепцию — таковой просто не может быть. Или это будет, как это было в советское время, мифологизированная история, когда историков принуждали не стремиться воссоздать реальную историческую картину событий, а дать определенного рода ее идеологически обоснованную версию.

Христианство открыло человечеству глубокий смысл истории, потому что оно по сути своей исторично. Христос приходит в этот мир в определенную эпоху, определенную культурно-историческую среду в качестве живущего в конкретном историческом времени человека, который отвечает на вызовы этого времени: нравственные, религиозные, общественные — какие угодно. Служение Иисуса Христа здесь, на земле, наполнило историю смыслом.

С этой точки зрения для христианина познавать историю означает познавать замысел Божий о человеке и человечестве. Поэтому изучать реальную историческую картину для христианина — это прежде всего постигать ту историю, которую благословил и попустил нам пережить Господь. Во многом мы познаем Бога через историю.

Поэтому историческое исследование предполагает не какую-то достигаемую законченность или определенность, а продолжительный, растягивающийся, может быть, на многие века процесс постижения исторической истины, как это имеет место в процессе постижения научной истины во многих сферах человеческого знания.

Фольклорная тусовка в одном ряду с Макдоналдсом

— Почему так получилось?

— Потому что в Церковь влились люди, не понимавшие, ни что такое Церковь, ни что такое служение священнослужителя. Они увидели еще одну структуру, в которой можно сохранять у себя привычное идеологически зомбированное сознание, исполненное разного рода фобий, не брать на себя ответственность.

Можно, изменив только риторику, достигать командных должностей, не имея ни серьезного образования, ни серьезных знаний, ни серьезного профессионализма, просто паразитируя на недоразвитых религиозных потребностях наших духовно и психологически дезориентированных современников.

— Эти потребности изменились за 25 лет?

— К сожалению, для подавляющего большинства приходящих в храмы до сих пор внешнее ритуально-обрядовое благочестие, я бы даже сказал, благолепие, является альфой и омегой церковной жизни. Чего стоят, например, эти богословски бессмысленные и нравственно кощунственные крещенские купания. В рядах этих купальщиков кого только не найдешь.

Яркий пример того, что нас воспринимают как составную часть экзотически-фольклорной тусовки, призванной разнообразить наряду с макдоналдсами и торгово-развлекательными  центрами скучную и в чем-то тревожную жизнь наших обывателей.

— Кто сейчас идет в священники?

— Самые разные люди идут, представители того самого общества, которое не очень-то и развилось за эти 25 лет в духовном и культурном плане. Сравнивая нынешних студентов и студентов 90-х, я могу сказать, что студенты 90-х годов были куда более вдохновенные.

Нередко в семинарию приходят те, у чьих родителей нет денег купить место в престижном учебном заведении, или кто не рискует поступать в светский институт. Сейчас ведь поступление в семинарию не чревато никакими осложнениями и конфликтами с уполномоченными, с КГБ, с семьей, с окружающим обществом. Не доучился, пошел в другое заведение. Это ни к чему не обязывает. И больше попадает случайных людей. Но, повторюсь, это все очень разные люди, как студенты, приходящие в семинарию, так и прихожане, приходящие на службу в церковь.

Ситуация в провинции еще хуже, там доходит до 1 процента. Это наш актив. А, собственно говоря, евхаристия — это же средоточие духовной жизни.

Вот пришла весть о кончине матушки Ульяны Шмеман, вдовы протопресвитера Александра Шмемана. Он-то как раз постоянно и говорил, во-первых, о том, что средоточием церковной жизни является евхаристия, и только там есть церковь, где есть евхаристическая община, которая не просто собирается на одном приходе, а которая видит в евхаристии смысл своего существования.

А, с другой стороны, указывал на главную опасность для Церкви нашего времени — подмену живой веры во Христа идеологией, как бы она ни называлась. И сейчас мы как раз наблюдаем поразительный, казавшийся в середине 90-х надуманным образ крещеного замполита из фильма «Мусульманин», который мешает главному герою идти к священнику и убивает его на этом пути, на пути к Богу.

Он воплотился у нас в многочисленных крещеных замполитах, иной раз даже и в рясах. Идеология очень часто занимает ведущее место в умах многих и многих наших христиан. Отсюда и этот феномен — православный атеист, православный христианин, не причащающийся и не верящий в бессмертие души.

Развлечение и игра в память

И «георгиевская ленточка» для меня в высшей степени выразительная иллюстрация того, о чем я говорю.

Сделаем небольшой исторический экскурс. Георгиевская лента украшала офицерский орден святого Георгия и солдатскую медаль ордена святого Георгия – «георгиевский крест». Но в советские годы память о святом Георгии Победоносце и его ордене старательно вытравлялась, даже советские офицеры, награжденные до революции в основном солдатскими георгиевскими крестами, не решались их носить.

И вот в ноябре 1943 года коммунистический режим решил восстановить ордена, связанные с былой славой русской армии. Придумали ордена Суворова, Кутузова, Нахимова, Ушакова, даже Богдана Хмельницкого, а для солдат ввели награду – медаль Багратиона, вскоре переименованную в орден Славы. При этом для ордена Славы были взяты цвета ленты ордена святого Георгия, а орденский крест был превращен в пятиконечную звезду. И для меня – это еще одна кощунственная экспроприация большевиками не только духовной, но и воинской ценности из русского прошлого. Однако во время войны никому не приходило в голову называть ленту ордена Славы, который действительно имел высокий статус среди советских боевых наград, «георгиевской ленточкой». Орден святого Георгия не имел никакого отношения к советской армии времен Второй мировой войны и последующих десятилетий.

Но и сама по себе идея этой ленточки, которую вешают куда угодно, так же кощунственна. С какой бы боевой наградой – орденом Славы или орденом святого Георгия – эта ленточка ни связывалась, ее подобающим образом имеют право носить лишь те, кто был награжден этими наградами. Превращать же ее в элемент дизайна одежды, сумок, автомобилей, а то и собачьих ошейников в высшей степени безнравственно.

Не менее безнравственна и бессмысленна надпись «Можем повторить!». Повторить войну? О том, что такое война, я слышал от моих родителей с самого детства. Мой отец служил морским офицером на Черноморском флоте и участвовал в осаде и сдаче Севастополя, сопровождавшейся бегством высшего командного состава. Мать пережила кошмар Сталинградской битвы, когда население города было оставлено в зоне боевых действий, на глазах у ее семьи отцу, моему деду, оторвало голову, а он был гражданский. Когда семью мамы эвакуировали из Сталинграда, она постоянно твердила 90-й псалом и, казалось, что сошла с ума. А когда в блокадном Ленинграде голод превращал человека в животное? Мы все это хотим повторить? Я этого повторять не хочу. Я не хочу переживать то, что пережили мои родители во время войны. И это позиция любого нормального человека.

Или фразы «Спасибо деду за победу!», «На Берлин!»… Когда я читаю такие надписи и еще вижу «георгиевские ленточки» на машинах, мне хочется спросить: «Почему же вы, “победители”, разъезжаете на автомобилях побежденных – “фольксвагенах”, “опелях”, “мерседесах”, “тойотах”? Катайтесь на автомобилях победителей – “москвичах” и “нивах”».

Вот так постепенно, на подкорковом уровне, мы профанируем все что угодно. И это в нашей-то стране, которая столько потеряла!

И печально, что Церковь по этому поводу практически не высказывается.

И, по-моему, такие формы отмечания этих дат, как военные парады, конечно, уже давно себя исчерпали. Главная задача военного – не на параде маршировать. Армия должна воевать на поле брани, а в мирное время свое боевое мастерство наращивать на учениях. К тому же современные вооружения – это сложнейшие технологии, которые на параде не покажешь, это части спецназа, которые предполагают тяжелейший труд и высокий профессионализм. Им нечего показывать на людях. Не тот десантник хорош, который может кирпич о собственную голову разбить, а тот хорош, который может этой головой думать. Мне доводилось участвовать в военном параде, когда я служил в военно-морском флоте. Это была одна из многих обременительных и с точки зрения повышения военного профессионализма бессмысленных процедур.

Все это – не попытка восстановить связь поколений, а попытка сделать формой развлечения, игрой память о войне.

Без Церкви музейщикам нечего было бы показывать

— По разным оценкам на митинг против передачи Исаакия пришло от 2 до 5 тысяч человек. Огромная цифра. На политические митинги приходит меньше людей. Кто эти люди? Против чего они протестуют и почему?

— Там были разные люди. Я даже не знаю, против чего они протестовали. Нельзя сказать, что против передачи Исаакиевского собора. Он ведь остается в федеральной собственности, как и был, с арендным договором на 49 лет. На мой взгляд, такая неадекватная реакция на очередное перераспределение государственной собственности связана не с существом дела. Ничего ведь практически не меняется: музей как был музеем, так и остается.

Если в течение 49 лет Церковь покажет свою несостоятельность в плане сохранения собора-музея, договор можно и не продлевать. Если, наоборот, ситуация улучшится, то этому можно будет возрадоваться.

Я отдаю себе отчет в том, что все чиновники, озабоченные проблемой перераспределения собственности, со скоблеными ли лицами, как говорили раньше, или бородатые, исходят из мотивов утилитарных.

По существу можно сказать только одно: нормально, что порожденный Церковью храм прежде всего является храмом. То, что музейное сообщество сохранило для нас какую-то часть храмов, очень хорошо. Однако в пролганной до основания советской стране и в музейной сфере отнюдь не все было столь идиллично.

И я ведь сам вырос в этой стране, в которой стояли тысячи зданий, в том числе сотни храмов, на которых висели таблички «Памятник архитектуры. Охраняется государством», а они разваливались у меня на глазах. И музейное сообщество безмолвствовало.

Безмолвствовало оно весь период моего детства, отрочества, юности, когда существовал в стенах Казанского собора кощунственный и по-советски лживый музей истории религии и атеизма. Я не верю в то, что тут речь шла только о бескорыстном желании музейных работников сохранить что-то для будущих поколений. Просто все в разных обстоятельствах сохраняли то, что позволяло им существовать.

И элементарен ответ на вопрос «имеет ли право Церковь использовать Исаакиевский собор для его первоначального богослужебного назначения?» — да, она должна владеть в полной мере или хотя бы распоряжаться тем, что сама породила. Не было бы Церкви, музейщикам нечего было бы показывать.

К сожалению, в нашей стране не был принят закон ни о люстрации, ни о реституции, поэтому когда хоть где-то как-то восстанавливается историческая справедливость, этому можно только порадоваться.

Я прекрасно понимаю, что прошедшие 25 лет резко понизили кредит доверия к Церкви со стороны общества.

Это повод для наших размышлений. Мы слишком часто за последние 25 лет занимались вопросами недвижимости, построения храмов и монастырей, восстановлением того, что, подчас, может быть, и восстанавливать-то было не нужно.

И мы упустили, на самом деле, созидание нашей Церкви, которая прежде всего состоит из людей. Созидали стены, но не созидали души. Сначала наивно считая, что народ наш оставался православным в глубине души все советское время, и ему нужно было храм открыть, чтобы помолиться, и монастырь построить, чтобы желающим начать монашескую жизнь. Мы забыли о том, что наш народ расцерковился. Причем не только за 70 лет советского прошлого. Он уже во многом расцерковленным подошел к 1917 году.

Фото: Екатерина Кузьмина / rbc.ru

Об умении видеть человека

Помните нашумевшее выступление российского школьника Николая Десятниченко в Бундестаге в День народной скорби в Германии? Он говорил о «невинно погибших» в лагерях немецких военнопленных. Этот юноша продемонстрировал подлинно христианский подход к войне, и я не понимаю тех, кто навешивает на мальчика ярлыки антипатриота и чуть ли не фашиста. Единственное, что меня радует: видимо, его учителя достаточно хорошо преподают историю, если он задается такими нравственными вопросами.

Действительно, смертность немецких военнопленных в советских лагерях во время войны была почти такой же высокой, как и смертность советских военнопленных в нацистских лагерях. Это еще одно военное преступление. Но кто были эти военнопленные? В основном люди, которых обстоятельства вынудили надеть военную форму и идти убивать, чтобы не быть убитыми. При этом пытающийся честно воевать солдат может вызывать только сочувствие и уважение. А тот, кто совершает военное преступление, должен быть наказан как военный преступник, какую бы форму он ни носил.

Учитель выработал у этого мальчика способность воспринимать людей воюющих как людей живых независимо от того, в какую форму они одеты. И это залог того, что человек будет правильно воспринимать происходящее. Но и когда идет речь о людях, которые воюют на поле брани… Что мы знаем о них? Каковы их мотивы? В мирной жизни люди идейно мотивированно поступают крайне редко, на войне тем более. Да, были идейные нацисты, идейные коммунисты, но в основном воевали люди, которые просто хотели мирной жизни и следовали обстоятельствам.

И я в данном случае не пацифизм проповедую. Свое отношение к войне я могу выразить формулой Ильина: нужно уметь сопротивляться злу силой. Не насилием – не применением силы к слабому, насилие плохо всегда. Но если нет иного пути, кроме как силой, остановить человека, хотящего совершить насилие, то это совершенно христиански обосновано. Просто при этом нужно понимать, что если в процессе сопротивления злу силою ты убивал, обманывал, то в этом надо каяться. Вот я и говорю, что мир настолько несовершенен, что чаще всего приходится выбирать не между тем, чтобы согрешить или не согрешить, а между большим или меньшим грехом. И не у каждого человека хватит силы, ума и совести поступить правильно в такой ситуации.

Еще раз повторю – людей нужно воспитывать на созидании, а не на разрушении, поэтому я за культурно-патриотическое, и еще лучше – христианско-патриотическое воспитание. Оно предполагает, что все люди братья, и христианин должен быть патриотом всего мира христианской культуры и христианской цивилизации, внутри которой, да, возникали войны, и это грех христиан друг перед другом. И поэтому священник должен молиться не о победе армии своей страны, а о том, чтобы его воюющие духовные чада не потеряли христианский облик. Надо стремиться предотвращать войны, но нужно быть реалистом, войны будут, видимо, до Второго пришествия сопровождать мир. Однако Евангелие не отменяется даже во время войны и нужно оценивать войну с точки зрения Евангелия.

А вообще я не понимаю, почему тема Второй мировой войны у нас рассматривается как основная тема русской трагедии XX века. Наша трагедия началась с Первой мировой войны – она сделала неизбежной революцию и все последующие несчастья нашей страны, которые продолжались вплоть до 1990-х включительно, я имею в виду, например, афганскую и чеченские войны. И вот сейчас, вступив в XXI век, мы, конечно должны помнить век XX – один из самых страшных веков русской истории, а может быть, самый страшный по числу жертв, которые мы понесли. Но говорить об этом нужно совсем в другой тональности. Тема войны очень важна, но важнее всего тема мира.

Преподавание помогало сохранять веру в земную Церковь

— Может ли священник лично для себя мечтать о свободе? Ведь сан накладывает определенные ограничения, и вообще священник — немного военный. С уставом, с повиновением начальству.

— Для меня временем свободы стали 90-е годы. В 1991 году надо было решить вопрос: либо уходить из духовной школы и служить на приходе у моего духовника, протоиерея Василия Ермакова, либо оставаться в академии, где мне увеличили лекционную нагрузку. И я выбрал второе. По сравнению с приходом это было безденежье, но зато я мог говорить в своих лекциях без всякой цензуры то, что считал нужным. 

Это были непростые годы, у меня был многолетний конфликт с одним из ректоров, но в общем академия была для меня тихой заводью. Здесь легче всего было себя реализовывать, заниматься просвещением.

Только вдумайтесь: мы вошли в XXI век, имея 2/3 священников без богословского образования.

И еще 20 лет я работал в синодальной комиссии по канонизации святых. Ее возглавлял митрополит Ювеналий, достаточно строгий архиерей. Но при этом в комиссии была очень свободная атмосфера. Мы втроем с отцами Владимиром Воробьевым и Дамаскином (Орловским) были во многом инициаторами канонизации противников митрополита Сергия — митрополита Кирилла (Смирнова), Агафангела (Преображенского) и других непоминающих. И представьте себе, что владыка Ювеналий, воспитанный митрополитом Никодимом в глубоком почитании митрополита Сергия (Страгородского), прислушался к нашим доводам и добился канонизации. 

Да, это была свобода. Я не считаю 90-е годы лихими, как их часто называют именно те, кто в это время начал сколачивать свои состояния и пробираться к власти. Жаль только, что Церковь в очень малой степени использовала те возможности, которые были ей предоставлены; в частности, мы не смогли поднять уровень духовного образования

Лично для меня пребывание в системе богословского образования было промыслительно важно. Оно помогало мне сохранять веру в земную Церковь. 

В Санкт-Петербургской Духовной Академии на общем собрании профессоров и преподавателей. Фото: spbda.ru

— Стоял ли перед вами вопрос монашества? Или вы уже были женаты?

— Мы с моей будущей супругой познакомились в университете, она училась на филфаке. Общались полгода, а потом я сделал ей предложение, когда мы гуляли в Таврическом саду. Сказал примерно следующее: «Вы для меня значимы, очень дороги (мы были, конечно, на «вы»), но я размышляю о принятии монашества. Давайте дадим друг другу слово, что в течение двух лет, до окончания университета будем хранить друг другу верность, а потом я либо приму монашество, либо вступлю в брак именно с вами». 

Она сказала, что это жестоко. Я отдал ей письма — мы же еще переписывались, при том, что общались регулярно и жили в одном городе — пришел домой, открыл бутылку коньяка и стал смотреть один из моих самых любимых фильмов «Неоконченная пьеса для механического пианино». И когда я увидел сцену, где главный герой Платонов кричит, что жизнь прошла мимо, и бежит топиться, а за ним бежит его жена и кричит, что любит его любого, — я вдруг почувствовал, что в этой ситуации моя Марина Александровна за мной бы не побежала, а сказала бы голосом Станиславского на репетиции во МХАТе: «Не верю». И я почувствовал, что без этого человека мне будет очень трудно прожить подлинную, а не мнимую жизнь. 

Через несколько дней мы снова объяснились и остановились на том, что через два года вступаем в брак, в монахи я не иду, но оставляю за собой право стать священником. 

Так мы и поженились. Я проработал три года младшим научным сотрудником в отделе рукописей — в это время у нас уже родился сын, — а потом поступил в духовную семинарию. 

Когда мы видим на экране священника

Тема Церкви в фильме «Француз» появляется лишь вскользь. Хороня только обретенного отца, бывшего белогвардейского офицера, прошедшего ад ГУЛАГа, умершего после первой встречи с неведомым сыном, главный герой приглашает священника отслужить литию над припорошенной снегом могилой. Когда мы видим на экране священника, смущенно уходящего от могилы, принимающего пожертвования от главного героя, вряд ли понимаем, чем именно он рисковал…

Алексей Шиповальников: «Отец с самого детства жил в ощущении ГУЛАГа вокруг»

А между тем в период хрущевских гонений совершить какую бы то ни было требу вне храма? Да даже послужить литию на кладбище, а уж тем более причастить больного дома или окрестить ребенка в семье? Тогда уже это было основанием для расправы. Расправы церковной (запрещения в служении) и гражданской (привлечение к уголовной ответственности). Это время, когда, казалось, в стране шла «оттепель», на самом деле было временем продолжающихся гонений на Церковь. Весь советский период с 1917 по 1989 год Церковь находилась в положении перманентно гонимой. Но и это забыто многими из тех, кто наполняет наши храмы по праздничным дням.

А я вспоминаю рассказ своего покойного духовника протоиерея Василия Ермакова. В 1957 году он был вызван сотрудниками КГБ, и ему, тогда молодому священнику, было предложено отправиться на фестиваль молодежи и студентов, чтобы представлять для иностранных гостей свободную жизнь православной молодежи в прекрасной советской стране. Отец Василий уклонился, и клеймо непослушного священника сопровождало его всю оставшуюся жизнь. Вдумайтесь только – 1957 год. А ведь были священники, которые поехали на фестиваль и изображали православных христиан, «которые другой такой страны не знают, где так вольно дышит православный человек». 

Верю, что практикующим христианам не свойственно так терять чувство ответственности и вины перед нашими предками, но…

Для меня как для священника особое звучание в фильме приобретает тема наших новомучеников.

Как же можно было, прославив Собор новомучеников, сейчас начать реабилитировать советский период, в том числе в истории Русской Церкви?

Как можно православным христианам сейчас увидеть духовный и нравственный, преображающий смысл для страны в гулаговском прошлом?

Почему я считаю прославление новомучеников несвоевременным? Да потому что, прославив новомучеников, мы должны были обличить их палачей. Главное, на уровне общественной, культурной, церковной и политической жизни обличение коммунистического периода и его идеологии должно было стать вещью обязательной. Но этого не случилось. 

Период церковного возрождения продемонстрировал, что восстановление храмов не есть восстановление Церкви. Нельзя молиться о жертвах советского периода нашей истории и гордиться великими историческими достижениями советских палачей. Вот почему фильм Смирнова мне кажется актуальным. 

Крещенская вода была более «ядреной»

Отвратительно и другое: мы видим в церквах в это время очереди, состоящие часто из людей, не ведущих полноценную церковную жизнь, но привыкших по своей советской ментальности все подаваемое бесплатно хватать и употреблять исключительно для земной жизни.

В связи с этим я не могу не вспомнить трагикомический эпизод еще советского времени, когда я был начинающим священником и услышал разговор двух прихожанок храма, которые сравнивали чудесные свойства Богоявленской и крещенской вод.

Они были различны – крещенская вода была более «ядреной», с точки зрения одной из этих прихожанок. В частности, было очень полезно, доведя ее до температуры кипения, но не кипятя, опустить туда больной орган, например. Слушая этот жуткий разговор, я, с одной стороны, возмущался, с другой стороны, не мог не испытать сочувствия к этим несчастным, обделенным нормальным здравоохранением больным дремучим женщинам. Это было в те времена, в 80-е годы.

Сейчас, когда у нас за плечами четверть века миссионерства, катехизации, просвещения, мы видим нечто другое – превращение этого праздника в очередное, наполненное элементами давно уже изжившего себя фольклора, развлекательное представление, которое, по сути, не только не меняет души его участников, но которое, по существу, дезориентирует их духовно.

Вспомните, на чьей крови это созидалось

Своим фильмом, обращенным не к прошлому, а к настоящему, Смирнов задает современникам вопрос: «Как можете, как смеете вы, называя себя русскими патриотами и православными христианами, реабилитировать и идеализировать коммунистический период? Вспомните, на чьей крови и костях он созидался!»

Кадр из фильма «Француз»

Но почему я говорю об этом в пафосном и пессимистическом ключе? Да потому что я убежден, что даже этот фильм мало отзовется в сознании современного общества. У кого-то он вызовет злобную критику: «Что это? Очередное поношение нашего великого прошлого?! Сколько можно говорить и клеветать на страну, победившую фашизм? На страну, устремившуюся в космос?!»

И хотя ужасное состояние страны, пребывающей в мерзости запустения, в фильме показано выразительно и от этого не уйдет никто из тех, кто жил в это время, все равно кто-то скажет, что фильм – поношение, а кто-то – что справедливое обличение коммунистического периода. Но это все не то и не так!

Так что же важно? Сегодня важно, что обращенный к современникам фильм пройдет мимо поля их духовного и нравственного зрения. Наши соотечественники давно сжились с мыслью, что наше прошлое либо прекрасно, либо ужасно

Главное, оно не имеет для нас никакого значения! Живи настоящим!

Наши соотечественники давно сжились с мыслью, что наше прошлое либо прекрасно, либо ужасно. Главное, оно не имеет для нас никакого значения! Живи настоящим!

Вот слоган современности. Увы, люди мало понимают, что проблемы настоящего коренятся в нашем прошлом. Наша страна – страна нераскаянных каинов. 

Когда мы говорили с Андреем Смирновым, его, человека, беспощадно смотрящего на наше прошлое и современность, я озадачил фразой: «Мы должны помнить, что наша Церковь в XX веке оказалась не столько Церковью мучеников, сколько Церковью мучителей». Будучи крещены и как-то катехизированы в церковно-приходских школах, на уроках Закона Божьего, наконец, в своих традиционно православных семьях, именно эти более чем сто миллионов православных христиан Российской империи в большинстве своем разрушали Церковь, уничтожали ее лучших представителей.

Почему мы хотим повторить войну? Протоиерей Георгий Митрофанов – об историческом беспамятстве

Теперь я выражусь еще жестче. Те, кто в России сейчас развивает культ советского прошлого, это те, у кого полжизни прошло в СССР. Они не могли не видеть то, что видел и показал Смирнов в фильме «Француз». Это люди, родители которых преимущественно принадлежали кругу палачей, которые терзали страну, будь они партийными или советскими работниками, красными директорами, сотрудниками спецслужб, пропагандистами от науки, культуры и средств массовой информации. 

Об этом нельзя не думать, смотря фильм Смирнова. Об этом нельзя не думать, особенно применительно к настоящему. Происходящее заставляет задуматься, а не ответит ли Церковь за то, что происходило со страной в 1917 году? Неспособность Церкви проповедовать Христа, готовность на все лады славословить сильных мира сего во всех временах и в любых качествах – вот что настораживает. С этой точки зрения фильм Смирнова чрезвычайно важен для нашей церковной среды, тем более, что режиссер не только искренний и неравнодушный человек, он верующий христианин. 

Да, Андрей Смирнов подводит жизненные итоги. Да, ему 78 лет. Не исключено, что это последний фильм, на который режиссеру хватило сил. Но его стоит увидеть. Нет, не для того, чтобы размышлять о нем как о произведении искусства. Фильм «Француз» стоит увидеть, потому что режиссер пытается докричаться до нашей глухой аудитории, пресыщенной фильмами совершенно другого рода. 

Показав недавнее советское прошлое, его жертв, фильм «Француз» призван пробудить нас ужаснуться злу, то есть сделать то, от чего мы основательно отвыкли в период торжества этого зла на протяжении советского и постсоветского периода. Фильм резко обрушивается, как на проклятие нашей истории, на все то, что насаждается сейчас как положительное и позитивное.

Но тот, кто капитулирует перед прошлым, тот делает его настоящим, а возможно, и будущим…

Подготовила Дарья Рощеня